Французы на северном полюсе

Роковая неосторожность.  – Тревожные последствия. – Болезнь машиниста Фрица.  – Предрасположение. – Скорбут. – Грозное предсказание.

– Фриц, друг мой, не ешь снега, ради Христа!

– Ничего не могу с собой сделать, Геник.

– Разве ты не слышал, что говорит доктор? Еще скорбутом заболеешь.

– Я как помешанный. Во рту жарко, словно в раскаленной печи.

– Ты же знаешь, как болеют матросы от того, что снег ели. Десны у них кровоточат.

– Ах, Геник, как глотнешь снега, легче становится… Нет сил жажду терпеть! А доктор наверняка преувеличивает опасность. Ведь снег – это тоже вода, только похолоднее.

– Глупости ты говоришь, Фриц! А еще мужчина! И звание имеешь. Другим должен пример подавать.

– Ты, видно, не знаешь, что такое жажда, Геник…

– Я жажды не знаю?  – вскричал боцман, оскорбленный до глубины души. – Я? Старый морской волк? ! Да на всем флоте вряд ли сыщется матрос, столько раз умиравший от жажды!

– Я не про такую жажду говорю! Про болезненную, как при лихорадке. Ее невозможно терпеть, хочется прокусить кожу и пить собственную кровь… Или убить кого-нибудь, только бы глотнуть каплю…

– Возьми мою кровь, если хочешь… Мне не жалко… А еще лучше – мою порцию водки, только не делай глупостей.

– Нет, на это я ни за что не соглашусь, – возразил эльзасец, тронутый до глубины души.

– Пожалуйста, не отказывайся. Я на все готов для тебя… Опять ты за свое!  – вскричал боцман, увидев, что Фриц с жадностью проглотил одну за другой две полные горсти снега.

– До чего здорово!  – с восторгом заявил Фриц.

– Заболеешь! Это уж точно!

– Как может повредить снег! Такой вкусный!

– Делай как знаешь. Ты не ребенок. Отдашь концы – будешь сам виноват.

На полюсе жажда мучительнее, чем в Сахаре. Там совсем нет воды. А здесь везде снег! Как не поддаться искушению, не утолить жажду? Но за это приходится платить дорогой ценой. Во рту и горле появляется отек. Он нередко приводит к удушению. Дрожь бьет, как при лихорадке. Так случилось и с Фрицем. Он едва волочил непослушные ноги, лицо покраснело, глаза налились кровью, из запекшихся губ вырывались хрипы.

Сделав над собой усилие, он прошел еще с сотню шагов и едва не упал. Тянувший бечеву рядом с ним Геник обернулся к Бершу:

– Прикажите остановиться!

– А что случилось, Геник?

– Мой друг едва стоит на ногах.

– Стой!  – скомандовал офицер.

Как раз в этот момент Фриц что-то пробормотал и упал на руки подхватившего его боцмана.

– Беги к доктору, Курапье! Живо! Одна нога здесь, другая там…

– Есть!

– Скажи, что машинист заболел и нуждается в помощи!

Матрос со всех ног помчался к лодке, которую тянул доктор, парижанин и Дюма, и сообщил о случившемся.

– Иду!  – сказал Желен, схватил ящичек с медикаментами и обратился к коку: – Доложите капитану, что у нас появился первый больной.

Всегда спокойный врач не мог унять дрожь, когда увидел Фрица.

Губы у несчастного потрескались и почернели, на них запеклась кровь. Язык распух, как у тифозного, искаженное гримасой лицо приобрело землистый оттенок, глаза остекленели, по телу пробегали судороги, изо рта вырывались какие-то бессвязные звуки.

Капитан оставил шлюпку и поспешил к Герману, к которому питал особую симпатию. Взглянув на него, де Амбрие побледнел и с тревогой посмотрел на доктора. У того между бровями пролегла складка – признак сильного беспокойства. Он едва заметно пожал плечами и сказал:

– Прикажите, капитан, остановиться и поставить палатку.

– Сейчас распоряжусь.

За считанные минуты была поставлена палатка. Больного раздели, уложили в меховой мешок, по обеим сторонам от него поставили лампы. Он никак не мог согреться, и доктор велел растирать его не снегом, а шерстяным поясом. Это делали Дюма и Плюмован.

Вдруг больной вскрикнул.